Маша Богораз: «Некоторые фанаты верят, что я принесу им миллионы»
Искусство не на заказ
— На ваш взгляд, сегодня можно заработать на выставках современных художников или скульпторов?
— Галереи, наверно, могут заработать на художниках с мировым именем. Да, искусство бывает дорогим, но в целом это история не про короткие деньги, а своего рода инвестиционная лотерея на 20-30 лет. Если люди верят в художника, они покупают с расчетом примерно на такой срок.
У меня тоже есть фанаты, которые верят, что в итоге я принесу им миллионы.
— Можно ли подсчитать средний ценник ваших работ? Есть ли у вас постоянные заказчики?
— Я очень редко выполняю заказы, только из уважения к конкретным людям. Обычно покупают уже готовые работы. Год назад они в среднем продавались по 70-80 тыс. рублей, сейчас — от 150 тыс. рублей.
Обычно покупают люди, понимающие культуру, в которой я работаю, те, у кого с моими работами крепкая духовная связь. Кроме того, все покупатели видят, что я не случайный человек, не любитель. В этом моя жизнь — я, собственно, провожу всю жизнь в работе.
— Насколько успешно продаются ваши работы?
— Недавно я продала одну из работ на аукционе в Краснодаре. Там, кстати, искусство развивается намного активнее. В Ростове, например, художественных аукционов нет вообще. А в Краснодаре есть крупный аукцион MOST, я участвую в нем каждый раз и каждый раз продаю свои работы. Там больше галерей, художники активнее.
Не знаю, почему так. Может, в них меньше снобизма, чем здесь, и они больше верят в какой-то хороший исход.
Художник и государство
— Вы вместе с Еленой Лапко и Кариной Ивановой являетесь участницей ростовской арт-группы «Прачечная», которая делает различные перформансы. На ваш взгляд, опасно ли в них участвовать из-за возможного преследования со стороны государства?
— Участие в арт-группировке и перформансах само по себе безобидно. Но если перформанс несет какой-то политический смысл, участие в нем, конечно, может быть опасно. Если будет выбрано спорное направление в арт-группе, в картинах, или скульптурах — могут привлечь, например, за оскорбление чувств верующих, да за что угодно.
У нас с «Прачечной» были политические проекты. Однажды мы провели антивоенный перформанс в Аксайском военно-историческом музее. Привезли в музей людей, с одежды которых отрывали пуговицы и пришивали им новые — военные. Тогда был очередной период бряцания оружием, страна показывала свою военную мощь. К чему это было? К тому, чтобы мы были готовы к войне? Ну, раз вы «готовы повторить» — значит, готовы идти на войну?
— К вам тогда не возникло вопросов от правоохранительных органов?
— Нет, меня ни разу не привлекали за перформансы. Потому что на них приходят в основном подготовленные люди. Если бы мы делали такое в центре Ростова, может, тогда бы и привлекли.
Хотя однажды мы в черной одежде ходили с пустыми ведрами по центральным местам города, по супермаркетам — перформанс назывался «Пустое». К нам подошла милиция, спросили, что мы делаем. Мы сказали, что у нас перформанс, даже подробно рассказали, о чем он. Они нас послушали и легко отпустили.
Я за последнее время вообще не могу вспомнить истории преследования ростовских художников. У нас нет жестких перформеров, никто не делает жестких проектов. Либо это междусобойчики, либо они проходят на своей территории.
В Ростове все художники аполитичны, что, конечно, плохо. Ты можешь делать аполитичное искусство, но нужно иметь свою гражданскую позицию и высказывать ее, быть активным гражданином.
— Как вы относитесь к знаменитым перформансам арт-группы «Война» или Петра Павленского?
— Отношусь хорошо и с уважением, особенно к Павленскому. Не то чтобы мне нравится такое искусство, но я уважаю его, он последователен в том, что делает.
Перформанс подразумевает жесткость, потому что сопли размазывать — это никому не нужно. Поэтому, кстати, я сама их сейчас не делаю — я считаю, что нужно делать либо жестко, либо никак. Искусство может быть аполитичным, но перформанс, мне кажется, о другом.
— Как вы можете описать отношения государства и художника сейчас? Ведь это явно не любовь?
— В данное время, конечно, не любовь. Либо ты подстраиваешься под цензуру, либо существуешь самостоятельно. Но можешь вообще не существовать — как наш Кирилл Серебренников, например. И примеров таких много — людей, которых привлекают к ответственности в т.ч. и за их творчество. Хотя есть не бездарные художники, даже достаточно талантливые, которые подстраиваются под систему, прогибаются и существуют вполне успешно.
Я считаю, что сотрудничать с властью нельзя, я за то, чтобы никогда ничего от нее не брать. У меня и не было таких ситуаций жесткого выбора — сотрудничать или нет. Обычно я работаю со спонсорами, меценатами, которые предоставляют помещение, например. Но с государством я не сотрудничала.
— Ваши скульптурные работы несут в себе какие-то социальные или политические смыслы?
— Нет. Мой стиль не подразумевает этого. Как человек я активна, у меня есть активная гражданская позиция, но в искусстве этого нет. В перформансах — да, в искусстве — нет.
— А какой основной посыл в ваших работах?
— Я говорю образами, это и есть мой язык. Рассказать про это я не смогу, это бессмысленно. Если бы могла, написала бы книгу или статью, но язык - слишком слабый инструмент для этого. И я хотела бы, чтобы зритель сам думал, не хочу подводить его к каким-то смыслам.
— Есть ли у вас в работе личные табу? Что вы никогда не будете делать?
— Я никогда об этом не думала, но считаю, что в работе не должно быть никаких табу. Я не доходила до каких-то граней, но думаю, что рамок не должно быть в принципе.
— Какие у вас планы после выставки?
— Планирую делать проекты в Краснодаре, в Питере и Нижнем Новгороде. Конкретные сроки мы с кураторами пока не определили. Еще одну из моих работ везут в Китай.
Морализаторство у подъезда
— Вы несколько раз говорили в интервью, что зрители часто обвиняют вас в мрачности. Недавно эта история повторилась из-за работ, выставленных на остановке на пр. Ворошиловский — якобы местные жители были недовольны, что на остановке на них смотрят «трупики». Что это был за проект?
— Фирма «Руни», которой принадлежат стеклянные кубы на остановках, любезно предложила мне выставить там скульптуры. До этого «Руни» уже выставляли у себя других художников. Мои работы простояли там два месяца, потом их отвезли на выставку. Сейчас там разместили другого художника.
— Когда ваши работы убрали с остановки, некоторые СМИ использовали формулировку «народ победил». Возникает вопрос, можно ли запрещать искусство, если оно кому-то не нравится, кого-то оскорбляет?
— Весь скандал, который начал «мусорный» паблик ВКонтакте и зачем-то подхватили два журналиста из СМИ, — это все ужасное лицемерие. Начали писать про каких-то детей, которые якобы сильно испугались. Это же отвратительная и наглая ложь. У меня на любой выставке дети десятками делают селфи со скульптурами.
Возьмите народные сказки — вот избушка на курьих ножках, вот трехголовая змеюка, вот умывальник бегает за мальчиком, вот бабка какая-то в ступе с метлой. И ничего, не страшно. А тут испугались зайца на длинных ножках. Это же совершенное лицемерие! Морализаторство, которое уже не знает, к чему прицепиться.
Так бабки у подъездов сидят и шипят вслед: «Вон пошла, юбка короткая, шалава, наверное!». Такое было всегда, но мне непонятно, почему общество сейчас начало к этому прислушиваться, зачем этот бред теперь принимается в расчет? Кому выгодно поднимать ил со дна?
— Как часто у вас проходят выставки в Ростове и в других городах?
— За последние два года у меня были выставки в Краснодаре, в том числе и персональная. В Санкт-Петербурге я участвовала в проекте «Ура! Скульптура!» в Манеже. В прошлом году там же меня пригласили на выставку в МИСП «Радикальная текучесть». Также я принимала участие в совместных с другими авторами проектах арт-центра на Макаронке. Кроме того, сейчас моя работа участвует в выставке в Берлине.
— 20 июня у вас открылась новая выставка в ростовском арт-центре Makaronka. Как долго вы ее готовили? И в чем ее отличие от предыдущих?
— Новая выставка завершает первый этап работ над большим полотном, которое я думаю закончить в течении четырех-пяти лет. Это можно назвать фрагментом или эскизом — приблизительно одна треть того, что будет в итоге. На него ушло два года, но отдельные образы сложились даже раньше. Что-то из того, что показывается сегодня, изменится, а что-то не войдет в окончательную версию. Это сложный и долгий процесс.
— Какова основная идея выставки? Часто ли приходится менять концепции одних и тех же работ для разных галерей?
— Концепция и объяснение — это разные вещи. Концепция — это «зачатие», тот первоначальный импульс, с которого все начинается. Иногда это путешествие длиной в 5-6 лет. Концепцией может быть настроение, обрывок стихотворения, сон или запах. А потом приходят объяснения, которые встраивают произведение в актуальный культурный поток.
В этом смысле объяснения могут быть разными для разной аудитории, а концепция всегда остается.
На выставке, которая открылась в Ростове, за объяснение отвечают кураторы — Лейли Асланова и Владимир Серых. На ней также представит видеоинсталляцию Олег Потий из L3Lab (творческое объединение видео-художника Олега Потия и музыканта и sound-дизайнера Ильи Пучеглазова — прим. ред.), а звукорежиссер Театра 18+ Юрий Арефьев сделает аудио-инсталляцию. Поддержку нам оказывает Lunin Foundation (объединение, которое поддерживает и продвигает визуальных художников — прим. ред.).
— Что нужно понимать или знать людям, чтобы они принимали ваши работы?
— Ничего не нужно понимать. Верить себе и не бояться. Смотреть своими глазами и получать удовольствие.
БАНК ВТБ (ПАО). ГЕНЕРАЛЬНАЯ ЛИЦЕНЗИЯ БАНКА РОССИИ № 1000. РЕКЛАМА. 0+
Ставки по кредиту ниже
от 30 тыс. до 40 млн ₽
Оставьте заявку онлайн
Оформить прямо сейчас
