Анастасия Шевченко: «Все ушли вперед, а я завязла»

— В материалах дела вас неоднократно называли угрозой конституционному строю и обороноспособности государства. Вы считаете себя реальной угрозой?

— Это очень смешно. Есть масса материалов, на которых видно, что я выступала в защиту Конституции РФ. 

Если говорить о том, что я могу быть угрозой обороноспособности нашей страны, это тоже неправда. У меня муж и папа военные, я прекрасно знаю, как они живут...

— Вам предлагали признать себя виновной?

— Да, это стандартная процедура. Но я не могла этого сделать, потому что если бы я признала, что являюсь угрозой конституционному строю и обороноспособности государства, я бы соврала. Более того, все же понимают, что в моем случае мы говорим не о процессе, а об имитации процесса. Реально меня судят за сотрудничество с Михаилом Ходорковским. 

— С момента возбуждения уголовного дела о вас очень часто пишут в Интернете. Как вы относитесь к негативу в Сети?

— Иногда дочь читает мне то, что пишут обо мне, в том числе и достаточно гадкие комментарии. Воспринимать их мне было сложно еще до ареста, потому что я вообще все привыкла принимать близко к сердцу.

Людям, которые пишут другим гадости в соцсетях, не хватает любви и понимания. Наверное, хорошо, что пока я не могу все это читать. Я отдыхаю от цифровизации.

— Расскажите о ваших отношениях со следователями, сотрудниками ФСИН. Как они к вам относятся?

— Наверное, можно назвать эти отношения хорошими. Насколько вообще могут быть хорошими отношения между обвиняемым и следователем или сотрудником ФСИН. Но, возможно, мне правда повезло: с самого начала у меня были хорошие инспекторы, сам следователь всегда вел себя корректно.

С другой стороны, я понимаю, что и для следователя, и для ФСИНовцев я предмет. Может быть интересный, но предмет. Например, могут позвонить утром и сказать: «У вас доставка на 10 утра». Нормальный человек не может отнести к себе слово «доставка». Меня от этого коробит до сих пор. Следователь тоже может обсуждать со мной фильмы, книги, а потом позвонить и сказать сотрудникам ФСИН: «Можете забирать».

Самое страшное, что я слышала, было в изоляторе после ареста. Там кто-то сказал: «Шевченко, на выводку». Ужасное слово «выводка», по которому понятно, что это не вывод куда-то. «Выводка» — это когда тебя выведут и заведут обратно.

— Вы достаточно долго занимаетесь политикой, сотрудничали с различными оппозиционными силами. Ожидали ареста и уголовного преследования?

— Я до сих пор сама себе не могу ответить на этот вопрос. После двух административных дел я, скорее всего, была готова к уголовному. Хотя по административным делам ни в одном из судов никто не дал мне весомых причин и доказательств моей вины и связи с британской организацией. Потому что такой организации не существует.

Можно, скорее, говорить о том, что я не была готова к обыску. Когда к нам пришли с постановлением, было утро понедельника, я только разбудила сына в школу. Я так растерялась, что не сразу поняла, какая статья написана в документе. Просто не ожидала, что по мне решат так жестко пройтись.

— Что, на ваш взгляд, самое сложное в домашнем аресте?

— Самое сложное было связано с детьми. Например, когда меня только отправили под домашний арест, младший ребенок хотел выйти со мной погулять. Было сложно объяснить, почему это невозможно. Кроме того, я не могла никому позвонить и узнать, дошли ли дети до школы.

Я люблю все контролировать, наверное, это мой недостаток. Я даже жаловалась на это друзьям. Я всегда брала в семье всю ответственность на себя, детям не давала самостоятельности.

После ареста пришлось это сделать, больше доверять им. Но, поскольку я не сильно изменилась, я теперь контролирую все в доме. Без меня никто не знает, где что лежит, что нужно купить из продуктов.

— Как проходит день человека под домашним арестом?

— Когда меня только отправили под домашний арест, мой адвокат Сергей Бадамшин рассказал мне, что нужно обязательно распланировать свой день. Это было несложно. У меня двое детей, домашние животные, поэтому время можно было направить на домашние задания, уборку, стирку, готовку. Кроме того, я много читаю: в основном книги по истории, государственному устройству, биографии.

Конечно, были и какие-то особенно сложные дни, когда утром я просыпалась и не понимала, зачем мне вставать с постели. И не вставала. Хорошо, что таких дней было всего несколько за весь год.

— В начале года суд в Сочи внезапно смягчил условия домашнего ареста, разрешил прогулки и общение с людьми, кроме свидетелей по вашему делу. Ожидали этого?

— Честно говоря, я надеялась, что мне разрешат звонить детям и своим адвокатам, а суд дал еще и прогулки. Первое время я не знала, что с этим делать. Сложно объяснить это тем, у кого нет опыта домашнего ареста. Год назад меня задержали в одной квартире, в которую я больше не вернулась. Буквально, связь с тем миром для меня оборвалась.

Недавно мы ехали в следственное управление на машине ФСИН не по тому маршруту, по которому обычно. Ехали по улице, где я не была год. Было ощущение, что на машине времени меня перенесли ровно на год вперед.

Время у меня остановилось. Иногда мне кажется, что сейчас все еще 2018 год, потому что меня арестовали в январе 2019 года и на тот момент я еще не успела перестроиться. Есть ощущение, что я все еще живу теми своими проблемами, что были до ареста. Все ушли вперед, а я завязла.

— Вы планировали выдвинуть свою кандидатуру на дополнительные выборы депутатов Гордумы Ростова осенью 2019 года. Для чего вам это было нужно? Это могло помочь изменить меру пресечения?

— Это могло помочь мне быстрее попасть в СИЗО. Об этом мне сразу заявили мои адвокаты, когда узнали о моих планах. Я думаю, что никогда за этот год я не была так близка к реальному аресту, как во время попытки выдвинуться на выборы.

Принять участие в выборах в Гордуму я хотела давно. Для этого я специально изучала ораторское искусство, муниципальное управление, смотрела, как работают депутаты в Европе, как жителей привлекают к управлению муниципалитетом. Я знала, что по моему округу будут довыборы и готовилась.

Как кандидат я сама заверяла подписи, мы собрали их больше, чем было нужно. Конечно, я допускаю, что были какие-то ошибки, но почерковед забраковал ровно столько подписей, сколько нам не хватало до регистрации. 

— Планируете ли заниматься политикой после суда?

— Если честно, я бы уже сейчас начала это делать, потому что я такой человек. Мне не бывает все равно, я не могу сидеть дома и считать, что то, что происходит в моей стране, меня не касается.

Мне кажется, все мы стали терять чувство собственного достоинства. Это очень важно и нельзя это допускать. Нельзя позволять, чтобы вокруг вас была несправедливость, нужно участвовать в жизни вашего города. Это действует. Других рычагов у нас все равно нет.

— Вы были бы готовы для достижения каких-то масштабных целей сотрудничать с «Единой Россией»?

— Нет, у «Единой России» одна цель — сохранить любым путем власть. Я считаю, что оппозиция, хотя я и не люблю это слово, способна что-то изменить в нашей стране. 

Когда я училась в советской школе, нам всем говорили, что конкуренция — это двигатель торговли. Это же относится и к политике. Должна быть конкуренция, нужно высказывать альтернативное мнение. Если этого не будет, власть закостенеет.

— Как вам кажется, могут ли вас оправдать?

— Честно, мне уже все равно. Первое время я боялась приговора, у меня есть список вещей, которые я возьму с собой на приговор, инструкции. Но уже все равно. За этот год надо мной достаточно поиздевались, а впереди еще суд и продолжение всего этого. Я просто хочу, чтобы все скорее закончилось. Но я поняла, что я сильная, у меня сильная семья, которая меня поддерживает. Если будет реальный срок, значит поеду в колонию, условный — значит буду ходить во ФСИН и отмечаться.

В оправдательный приговор я не верю. Меня целый год усиленно изображали страшным преступником не для того, чтобы оправдать.